memories
getera

когда я просыпалась в их постели, летнее утро пробиралось в комнату сквозь балконную дверь. яблоня протягивала ветви по дощатому полу терассы, в солнечном углу нежились коты.
теперь я грущу только о, по-матерински, щедрой яблоне, раскидывавшей надо мной свою пышную крону, кормившей меня твердыми кисловатыми яблоками в знойные июльские дни; да по красивому корниш рексу Васе, который без конца ласкался и, изредка, когда я спала сама, забирался в постель и дремал у моей подушки.

getera

по утрам солнце поднималось над сухо шелестящим тропическим лесом, озолачивая туманы залива. около девяти, все мокрые от влажного индийского жара, мы праздно посиживали под резво вертящимся потолочным вентилятором ресторана, уплетали яйца с хрустящим беконом, обложенным сочными ананасами, и, после, растягивались на шезлонгах в тени раскидистых ветвей дерева бодхи; вислые корни едва касались наших лбов, легко раскачиваясь на ветру. в воздухе душно разливались нежные запахи магнолий, розового олеандра и цветущего миндаля, перемежаясь с грузными нотками сандалового и апельсинового масел, долетающих из массажного салона неподалеку.
мы лениво потягивали кокосовое молоко из расколотого ореха, наблюдая за океаном, темной изумрудной линией очерчивающим горизонт.

в моей голове переливчато позванивала благостная пустота.

getera
безмятежность сменяется мраком, обвивая аорту
раскачиваясь на карусели собственного восприятия, я пытаюсь влиться в поток осеннего воздуха, проплывающего над влажной травой
я решаю сама, быть мне мутной трясиной, или ласковой заводью,
знаю сама, куда нужно смотреть

я своя лебединая песня
getera

Горячее полуденное солнце привело меня в чувство. Взойдя на палубу, я вновь смогла видеть, неожиданно ослепленная отблескивающей морской гладью, оглушенная резкими криками чаек, танцующих прямо над нашими головами.
Я чувствовала как в груди порхают легкие, пропуская исцеляющий соленый воздух; осязательные ощущения обострились до крайности: шероховатость деревянных бортков, жесткость щетины на его подбородке, явная тяжесть руки на бедре - я снова была жива. Я целовала его в искрящихся брызгах, чувствуя вкус, слыша запахи, испытывая незамутненное счастье. Я смотрела на него, и видела человека, любовь к которому питала меня долгие три года, отравляла меня и насыщала, освещала мой путь.
Я смеялась внутри себя, хохотала над ясностью своего сознания. Событийные линии, сбившиеся однажды в плотный клубок, расправились, выстраивая четкие параллели. Я осознала глубину своей раздвоенности, глубину пропасти внутри себя, и хохотала над ухищрениями, что использовала, пытаясь стянуть эту яму до размеров расщелины.
Он заглядывал в меня, бесконечно счастливый в этой безмятежной легкости, зацеловывая меня, прочесывая пальцами волосы; он думал, что болезненное сияние в этих глазах есть не что иное, как любовь.

Гостин ница располагалась в белоснежном особняке начала двадцатого века с резным деревянным фасадом и красными ставнями. В окна нашего номера умещался пролив, облака и горы: сновали и гудели пароходы, носились альбатросы, пронзительно крича, цокотали копытами кони, провозя под нашим балконом коляски с бессчисленными туристами, оглядывающими остров.
Мы откупорили бутылку вина и сделали по глотку. Вино было терпким и богатым, прохладным родником, пролившимся по пищеводу. Я сбросила платье и белье, и, как была, обнаженная, вышла в балконный проем. Бескрайняя синева, расстилающаяся перед глазами, проникала в меня, наполняя теплом. Я переживала зарождение желания, внимательно следя за каждым последовательным витком трансформаций.
Я хотела весь мир, испытывая неконтролируемое возбуждение, а он был рядом со мной.
Мы повалились на кровать, сплетясь в причудливую скульптуру, объятую обжигающим пламенем, запечатывающим совершенную форму.
Я наблюдала в зеркало массивного деревянного шкафа, как он движется на мне: за пульсирующим рельефом его рук и плечей, подсвеченных дневным светом, за лицом, приобретшим нечто зверинное в острых чертах. Он был совершенно безумен - я видела в зеркало, какими черными стали его миндалевидные глаза, как блестел от пота лоб и как в напряженнии дрожали мышцы. Он безраздельно владел моим телом, ощущая его реалистичность и жар, осязая своими пальцами. Удерживая меня, он думал, что вновь обрел единоличную власть, надлежащую ему правом - правом монополии на свою женщину, безусловным правом на ее любовь.
Он не знал, что мог ошибаться, плескаясь потоках, бьющих ключом. Он не знал, что река разлилась и вышла из берегов, предоставив достаточно места другим кораблям.

getera

Решение уехать пришло спонтанно.
После ссоры моя голова была пуста; я провалилась в глубокий сон и очнулась с ясным осознанием того, что по приходу на работу необходимо взять и срочно уехать из этого города. Я чувствовала, что принятие рационального решения не имеет смысла - ответ плавал на поверхности.
В самолете меня не покидало ощущение тщетности происходящего. Алая лента заката угрожающе тянулась за нашим хвостом, придавая мрачности темному синему горизонту. Буквы расплывались перед глазами, сливаясь в черную кашу; затекали конечности, закладывало уши. Приближающиеся огни бескрайнего города, огибающие побережье, не вызывали прежней эйфории. Было жарко и безразлично, от соседа дурно пахло потом и копченой колбасой. Я положила в рот пять подушечек фруктовой жвачки, чтобы хоть как-то отвлечься от подступающей тошноты, и закрыла глаза. Самолет оглушающе зажужжал и ухнул о посадочную полосу.
Равнодушие пропитывало каждую клеточку моего тела, когда я спускалась по трапу, окунаясь в по-летнему теплый воздух Города. Потом был шум, хаотичное движение и яркий электрический свет. Я вышла из зеленого коридора, волоча маленький чемодан с отломанным колесом: он ждал меня, сжимая в руках букет и воздушный шар.
Он душил меня в объятиях, целовал глаза, плечи, рот. Когда он раздел меня и уложил в постель, когда гладил кожу, прижимал к себе, когда вошел в меня - мне было все равно. Я была бездвижна и апатична, словно амеба. Сексуального возбуждения не было, не было неприятия, не было любви. Я не могла заглянуть вовнутрь, будто бы была в отключке - я видела предметы вокруг, но не было ощущения себя среди них. Я осталась в самолете, в Киеве, в своей квартире - где угодно, но там меня не было.
Только он кончил, я сразу ушла в черноту.

getera
Ранним утром мы завтракали в гостиничном ресторане.
Я уплетала жареный бекон с яйцами, овощи, крепы с нутеллой, виноград, шоколадные сырки и яблоки. Злата кисло смотрела на меня, ковыряя ложкой овсянку, а Леша цедил горячущий чай.
Я болтала с забитым ртом, хохотала и елозила по стулу, а они валялись на самой глубине серотониновой ямы, вяло подергивая конечностями и еле шевеля языками.

- Не пытайся оживить меня, глупенькая, - сказала она, мягко меня поглаживая. - Ты счастлива сейчас лишь благодаря тому, что вчера ночью так сильно страдала. И вновь будешь несчастна завтра, послезавтра, или через год. Нужно наслаждаться болью и тоской, принимая их частью неделимого целого, что образует твое существо, наполняя его жизнью.

Без боли нет счастья, моя маленькая радостная птичка; если хочешь действительно жить - не прячься, а беги ей навстречу, насаживаясь на штыки.

Ведь без смерти нет воскрешения.
getera
Три года движения;

Борнмут щекотал меня ледяными морскими ветрами, обещая одноночное счастье, растянувшееся на месяцы - бесконечные дни, наполненные экстатическим предвкушением праздника, освещенные северным солнцем - холодные и наполненные.

Словно потрепанная шлюха в парче, мехах и драгоценностях, Ницца манила слепящим блеском грехопадения, отдаваясь на языке сладостью порока; оказавшись на поверку пустой и беспечной, как глупая девка, она оставила меня разочарованной на пустынном пляже напротив Негреско - обнаженную, обманутую, камнем лежащую в ласковой лазурной воде, с зажатым в руке Перно.

Стамбул встречал меня хаосом: широко раскрывая объятия, приглашал влиться и раствориться в нескончаемом гуле безбрежного города. Настороженно наблюдая, как он заманивает меня, приторно улыбаясь и услужливо раскрывая все двери молодой и красивой ябанджи, я прокладывала тропу сквозь нескончаемые узкие улицы, заполоненные оборванцами и котами. День изо дня я ходила смотреть на Босфор - наблюдая, как дрейфуют рыбацкие судна и чайки кружатся над искрящейся серебряной гладью, я старалась найти в себе каплю любви, что оставила бы меня в этом городе. Но ничего не нашла.

Вернувшись в Киев, я не ждала ничего. Дни перетекали в дни, бесцветные и тоскливые, обремененные тяжестью ожидания и неведения. Я лишилась контроля, лишилась стабильности и повисла в бездумном полете, не находя ни в чем смысла.
Я достигла дна. Казалось, что камень на моей шее ничто иное, как последствие глупого выбора - решения вернуться домой, где ничто, кроме серости меланхолии и вялых страданий меня не ждет.

Толчок.
getera
главным моим заблуждением было то, что я полностью идентифицировала их с собой.
я думала: раз они оканчивают мои мысли, снимают фразы с языка, с полуслова понимают о чем я говорю и идентично шутят, значит они похожи на меня, значит мы одинаковые.
очень глупо было не учесть, что при прочих равных, они совершенно, крайне аутентично, ебанутые.
getera
переживания трансформируются в слова - бесконечный поток слов
их так много, что мне необходима вся моя собранность, терпение и выдержка, чтобы оформлять их в обрывки текста

недовольство измеряется в недовольтах,- сказал он, и радостно рассмеялся своей шутке;
я приложила его ладонь к своей щеке и поцеловала холм венеры,
не зная, как сильнее могу выразить свою любовь
getera
вы очень красивы
ваши бедра гипнотически раскачиваются, когда вы в движении
ваше лицо такое холодное и суровое, как будто вы только выбрались из своей ледяной колесницы, а в руке зажат пятиконечный кнут,
стальная женщина
getera
он вошел в меня сзади, когда я спала;
тысячи звезд кружили над нами, осыпая наши тела мерцающим светом,
ночь была музыкой, ночь была обещанием

утром я проснулась в постели одна, а они, оба, были в соседней комнате
два месяца мое сердце полыхало, а душа разливалась прозрачным, чистым ручьем,
а догорела я в долю секунды
getera
всю субботу я провалялась на шезлонге в тени раскидистой яблони, читая "Гойю" Фейхтвангера, объедаясь сочными спелыми плодами и крыжовником
когда я уставала и закрывала глаза, они поочередно подходили ко мне и целовали то лоб, то веки, то поправляли растрепанные локоны и смахивали муравьев, заползших на щеки.
время от времени он садился рядом, и неподвижно сидел; слегка задирая платье, поглаживал мои колени, бедра, живот, накрывал ладонями пальцы, поочередно прикладывая их к губам
я недовольно ворочалась и чесала нос, а она уже бежала ко мне со стаканом холодного лимонада, и поила меня, спрашивая, как ее спящая красавица себя чувствует, не жарко ли ей, удобно ли

только когда сумерки сгустились над садом, я стряхнула с себя ленивую праздность и мы побрели к лесу
воздух был наполнен смолистым хвойным ароматом, и мы медленно шли по протоптанной дорожке, взявшись за руки в полном молчании, пока не наткнулись на широкую ровную поляну, поросшую лещиной

они были пугающе красивы в холодном свете луны, пронизанные мистическим магнетизмом - такие манящие, веющие внутренней силой и спокойной зрелой сексуальностью;
они любили меня, они меня баловали, нежили.
я была их трогательной девочкой, их птичкой;
они видели меня мягким свежим бризом, ласковой и наполненной, улыбающейся, счастливой;
они видели как я люблю и забочусь об их чаде, как с радостью занимаюсь садом, как чудесно обращаюсь с их сестрой, родителями, котами, как любовно улыбаюсь им утром и зарываюсь лицом в их волосы, хитро щуря глаза

когда мы вместе, воздух пронизан электричеством
они любят меня такой, какой видят, какой я кажусь им, какой я им себя показываю
они не знают от меня желчи, не знают злости, цинизма, не знают манипулятивности, яда и властности

когда я с ними, маленькая гадюка заползает в темный уголок и сворачивается клубком; уставшая, сытая, потерявшая бдительность, она тихо ждет своего времени:
времени, когда первая волна неконтролируемых эмоций пойдет на спад и она сможет выползти из норы на сухую каменистую почву рациональности

и, хорошенько проголодавшись, полакомиться
getera
я бежала по старым киевским дворам, и, в одно мгновение, меня озарило. я стояла в каменной арке хрущевки, а передо мной расстилались, годы назад умершие в памяти, чувства. рот наполился слюной со вкусом черешни, а в нос ударил терпкий запах красного вина.
из одного деревянного дряхлого балкона лилась музыка и юный смех. они были там - квинтесэнция тех волшебных эмоций, испытываемых мной всего пару утерянных раз.
они там - в узком кругу хорошо знакомых людей, глупых и беспечных, одиноких и влюбленных в идею нескончаемой жизни, безусловно именно им предназначенной.

они сидят на кухне одного из друзей, разливают в пластиковые стаканы шампанское, плоско мыслят и вожделеют друг друга. им комфортно, уютно, они не помнят ни о чем на свете - им плевать, что за жизнь предстоит им за пределами этой комнаты.
они распаляются, хохоча заразительным смехом, краем глаза следя за угасающим днем. они ждут, когда ночь завладеет их временем, и минуты станут бесконечными, поглощая действия и события - скрывая их из стенограммы памяти.
они счастливы и несчастны одновременно - сию минуту им все позволено.

а мне отведена лишь роль наблюдателя. с безразличными глазами, устало вглядывающимися в место преступления. перебирающего в истории своей жизни мгновения, подарившие чувство опустошающего довольства обстоятельствами - моменты безотчетной радости, похоти не находящей выхода, тем более яркие, что дарящие ощущение липкого отвращения и тяжести после.

неумение быть легкой как пушинка, просто меняющей состояния, сутулит мне плечи.
getera
всего однажды в жизни, только один раз у меня было серьезное помутнение рассудка. я вспоминаю те несколько дней как что-то настолько невероятное, кардинально разнящееся со мной обыденной, что это вызывает у меня воистину захватывающие эмоции.
мы познакомились на пляже, под раскаленным индийским солнцем. наверное у меня случился тепловой удар, или ослепили его белоснежные зубы, но как бы то ни было - я превратилась в сорбет.
не знаю, был ли он действительно так потрясающе красив, как я сейчас себе представляю, или моя память все исказила, но глаза и губы у него вправду были удивительные.
мне таки напекло голову, потому что я была абсолютно влюблена в этого волоокого туземца с кожей цвета мускатого ореха. все случилось буквально в несколько часов - ОП! и я уже ведомая овца, смотрю на него глазами с поволокой, а он выгуливает меня по океанскому побережью.
мы не разговаривали совсем, тоесть… вообще. связь была абсолютно иррациональная, на невербальном уровне.
мы просто гуляли, пили кокосовое молоко, ели лобстеров, целовались под луной рядом с откладывающей яйца гигантской черепахой, долбили из того же кокоса потрясающую афганскую траву и пили настоящую индийскую отраву под названием олд монк.
о. я еще на слонах каталась. короче любовь была с бонусами.
как и все прекрасное, в итоге мой отпуск закончился.
мой темноватый принц клялся в вечной любви, я рыдала, потом он вручил мне колечко и сказал, чтобы я ждала три года, пока он приедет и заберет меня.
я рыдала, пока паковала чемодан, рыдала, пока ехала в аэропорт, рыдала 5 часов до арабских эмиратов, а потом еще 4 до украины.
как только вышла в минус 15 - стала собой наполовину. перестала рыдать ровно до того момента, как мой шокола принц не прислал мне трехкилометровую оду на ломаном английском о том, что я свет его жизни, ангел спустившийся с небес и все такое.
окончательно пришла в себя через три дня.
охуела, написала последнее слезливое сообщение о том, что не судьба, скипнула его в блеклист везде, где только можно и радостно отметила, что похудела на четыре килограмма за десять дней.

когда я начинала писать, собиралась вывести какую-то мораль о том, что стоящий мужчина остается стоящим мужчиной, даже если лазит по пальмам, но…
сейчас думаю - какая же я все-таки ебанутая баба. жила бы сейчас в особняке где-нибудь на шри-ланке и ела морепродукты каждый день. еще и без возможности выносить мозг своему мужчине. еще и с ежедневным массажем и умащиванием эфирными маслами. и с практически бесплатной прислугой. и абсолютно потрясающе красивыми детьми.
бля(
getera
он знал меня лучше всех, и не знал вовсе.