Всех колбасит, все расстаются, переживают: Оля, Марс с Деном, Марина, у Адельфоса тоже проблемы с учебой, но меня не волнуют другие. Я не нахожу в себе сил слушать, отвечать даже тем, кто дорог, бессердечно ложусь спать, ухожу, опускаю глаза. Сегодня именно моя жизнь рушится. Я не понимаю, что мне с ней вообще делать. Утро: испанский готов, все сделано, я довольна и радостна, хотя и не закрыла долги. Леня написал, все здорово, в электричке мне не нужно второпях доделывать что-либо, я спокойно переписываюсь, отвечаю на звонок Робеки и уделяю несколько минут ему. Радостность постепенно спадает от того, какой оборот принимает изначально невинная переписка. Хочется протестовать. Мне ведь так мало нужно! Просто будь, а? Что, так сложно? Мне стыдно за то, что я сделала, стыдно за то, что я ничего не изменить, на секунду я поддаюсь уговорам и думаю: «ладно, пересплю с ним еще раз», но потом представляю, как исповедуюсь в этом, и понимаю, что нет, катастрофическое нет! Что это неприемлемо теперь. Вспоминаю, как из его слов формировалось мое представление о том, чем я должна быть, как долго я металась, будучи не способной найти в себе сил на то, чтобы соответствовать. Годы, нескончаемые шизофренические разговоры с самой собой, рассуждения о раздвоении личности, о первой и второй, об общественном, в котором изначально важно было только его мнение, и моим внутренним, субъективным. Мне не хватало объяснений, не хватало причин, а когда я их нашла, уже не хватало силы воли. Я одна. Беспомощна. Слаба. Он пишет, что это бессмысленно, а я вспоминаю, как молитвы, произносимые вслух, жгут меня изнутри, соприкасаясь с несоответствиями в моей жизни. Я вспоминаю, как думаю про себя: я хочу быть такой-то, делать то-то и то-то, а потом забываю. Молитвы, если бы я читала их каждый день, как следовало бы, напоминали бы мне ежедневно о том, к чему я стремлюсь, в нужных формулировках, в нужной форме, благо я читаю на русском, а не на цирковно-славянском. Он говорит: это все херня бесполезная, а я сокрушаюсь о своем нерадении. Он говорит: существование Бога абсурдно, а мне жаль, мне только лишь жаль, что он живет без_Бога. Я стараюсь не брыкаться, не быть грубой, я обдумываю ответы, я стараюсь быть тем, кем должна быть. Во всем. А потом срываюсь, ныряю с головой в прошлое, чего нельзя было делать ни в коем случае.

Первая пара. Филология. Аня немного опаздывает и сидит не рядом. Я стараюсь внимательно слушать, но состояние остается, иногда залипаю. Один из народов, населявших Италию до распространения Рима: кельты. Я говорю, что мне они почему-то очень интересны. Из первых лекций по истории испанской литературы пока что еще ничто не заинтересовало меня так, как эти странные ребята, со своими рунами, символами, с их магией. Мне интересны германцы, эти варвары, пришедшие и добившие разваливавшуюся Римскую Империю со своими двуручными мечами. О них я почти ничего не знаю. Они – войны, у них была алхимия, откуда-то оттуда пошли драконы, принцессы, рыцари. Хотя последнее, как мне сейчас кажется, является совместным европейским творчеством. Придумали же, рыцари! Я ничего не знаю, но мне хочется окунуться в мир германской мифологии, понять, что она символизирует, мне хочется в пусть и пессимистичный, но мир, более грубый, резкий, мир волшебный, а не куртуазный, мир войнов, а не изнеженных толстяков с их замысловатой любовной лирикой, пышащей пафосом, пампой, сладострастием, но никак не любовью. Может статься, что мне сейчас и вовсе ничто не будет интересно, но все понемногу, и это убивает. «Мне сейчас они очень интересны» - «вы ошиблись кафедрой». А если я и правда ошиблась кафедрой, если мне лучше на следующий год пойти снова на первый курс к германистам, изучать немецкий. Мама тут же меня поддержала, а вот уже сейчас я ничего не знаю, совсем себя запутала. Романские замки изумительно прекрасны, европейская архитектура – вот что мне кажется стоящим пристального внимания, восхищения, трепета. Испания – страна, в которой все время любовь, любовь, любовь. Меня тошнит от любви. В особенности от этой любви. Или все не так плохо, и читать сотни написанных в основном мужчинами книг и стихотворных строчек о том, что они считали любовью, может, это интересно. Меня же вырвет. Сколько противоречий. Здравствуй, шизофрения номер два.

Вторая пара, история литературы, я продолжаю думать о том же, размышляю на тему предстоящей мне курсовой, и что мне брать. Магизм северной Испании очаровал меня, но это единственная ее хоть в какой-то степени германизированная часть. То, что единственное мне показалось достойным внимания, было не из той оперы. Что, если я не на своем месте? Впервые подумала так с тех пор как оказалась в ПСТГУ. А что, если и филфак – не мое место? Продолжила тонуть. Что это? Логика? Здравое беспокойство о своем будущем? Нормальное сомнение? Осенняя депрессия? Или усталость? Недосып? Или это состояние от неопределенности с Сашей? Или это состояние после разговора с Леней? Или потому что я перестала дуть? Или от недотраха? Да какая к черту разница, какие причины?! Я не причастилась в это воскресенье, я думала пойти ближайший к дому храм, но оказалось, что служба начинается только в девять. Я не успевала. Я так и не поняла, что было перед службой. Я не поняла, что это было за безумие с бабушками, вдруг подбежавшими к священнику, согнувшиеся пополам, чтобы поставить голову под евангелие. Многое еще кажется мне безумием. И особенно то, чего я не понимаю.

Третья и четвертая пары. Испанский. Ольга Юрьевна говорит, что все fatal para mi, что я делаю ошибки, которые никто не делает, что с прошлогодней пятерки я скатилась на твердую двойку, что не понимаю субхунтива, согласования времен, ничего не помню. Я действительно ни-че-го не помню. Мне страшно. Мне хотелось плакать. Сейчас уже не хочется. Летит испанский, я не знаю, зачем я здесь, все теряет смысл, но я на автомате, по инерции буду рваться вперед, учить, писать сотни упражнений, лишь бы все вспомнить и освоить язык, не понимая, зачем я это делаю. Зачем я это делаю? Я хочу быть филологом, работать с текстами, анализировать их, писать диссертации? Я хочу преподавать языки? А хочу ли я преподавать литературу? Есть ли хоть что-то, чего я хочу сейчас, кроме бегства, сна и тепла, отдыха? Проваляться целый день в кровати, ничего не делая, только смотря какие-нибудь анимешки с Сашей, ну да, а с кем еще? Это представляется мне раем. Глупость. В бездеятельности нет радости, она – лишь другой вид депрессии. Вся жизнь тогда есть сплошная депрессия, от которой не спастись. Бездействие – депрессия, недостаточное действие – депрессия, полная самоотдача – тоже депрессия. Куда мне спрятаться?

Театр, я сижу, думаю о том, насколько сильно мне не хочется во всем этом участвовать. 10 минут разговора с Адельфосом. Немного полегче. Мне нужно что-то придумать. Мне нужен какой-то выход.

19:49

Для того чтобы не быть одной нужны друзья, нужна любовь. Для того чтобы кто-то любил меня, чтобы кто-то был рядом, нужно научиться сначала отдавать без остатка саму себя, любить без эгоизма, без сосредоточенности на себе, слушать, быть внимательной. Перечитывать то, что написала Софи, перечитывать и учиться соответствовать. Если я буду только ныть, то все потеряю. Я счастлива, что у меня есть друзья, я счастлива, что есть те, кто меня любит, благодаря им у меня есть силы, чтобы справляться со своей жизнью. Но нельзя только брать. Нужно давать тоже. Нельзя критиковать. Нельзя быть навязчивой, нельзя, столько всего нельзя. Хочется послать… Агр. Я найду. Я обязательно найду все, что нужно. Маятник качается из стороны в сторону. Сегодня дерьмово, но будет хорошо, будет снова так хорошо, что сердце с трудом будет вмещать всю мою любовь.

Чувствую себя ужасно одинокой в этом мире. Даже христианство, которое, казалось бы, зиждится на любви к человеку, на практике провоцирует к этому же человеку ненависть и злобу. И все аргументированно: грех, Библия, неизменяемость Библии. Все, блять, аргументированно. А я сижу и уже полчаса плачу, как ребенок, захлебываясь. Благо, одна. Снова хочется свернутся эмбрионом и сбежать от всего этого мира. Сбежать. Или хотя бы просто успокоиться, позвонить кому-то, написать. Позвонить? Но кому? Атеистам, которые не поймут, или верующим христианам из универа, которые точно так же не поймут? Есть только один человек, который меня поймет - это мама, но к ней нет смысла обращаться. Она не скажет ничего нового. Мне нужно готовиться, а я не могу, я не в состоянии. Я слишком болезненно воспринимаю несовершенство и грязь мира, слишком близко к сердцу принимаю любое зло. Я думала, что смогу стать христианкой, но я никогда ей не стану. Боже, ну зачем? Что мне с этим делать? Пожалуйста, кто-нибудь, отзовись. Мне слишком тяжело здесь.

Слушаю Lumen и первый раз за, сколько, может, полторы или даже две недели, в утренней электричке в универ не делаю домашку. По испанскому задают не просто много, а катастрофически много, с латинским, кажется, еще хуже. Я недооценила все это дело. Вчера решила, что я не могу больше допустить такой же ситуации: недостаточной готовности к занятию. Расшибиться в лепешку, но сделать все, на что способна. После пар и еды, а так же уяснения кое-каких организаторских вопросов, в районе одиннадцати села за испанский. Забавно. Да нет, ничерта не забавно. Я сделала все письменные задания, частично на прошлые занятия то, что не успевала. В половину шестого я закончила. Не совсем, желательно было еще кое-что подучить, но с письменным – все. Решила все-таки лечь на часик поспать. Подремать, скорее. Расслабленное тело, закрытые глаза. Хотя бы капля отдыха, и все уже не так расплывается передо мной, как это было ночью. Вспоминаю все те фразы, которые летом меня вдохновляли и местами забавляли: «Зато я стану филологом», «либо жизнь, либо учеба». Нет, тут скорее либо сон, либо жизнь. И выбрать лучше все-таки сон. Никогда раньше не понимала, но сейчас оценила в полной степени, насколько это огромная роскошь – ложиться спать в девять, десять вечера. Я физически этого сделать не могу. Моя голова от начала и до конца забита вот именно подобными мыслями: как меня отчитывали дважды подряд на латинском, как отчитывала по телефону Ольга, что я не справляюсь, что этого мало; организаторскими вопросами, журнал, спорт, послушания, кто-то болеет, у кого-то сессия, у нас репетиции. Я кручусь, бегаю. На ночь – выкл, утром снова вкл и снова мысли только о том, что надо. Надо, надо, надо. Потому что я не хочу вылететь, даже если здесь есть вещи, которые мне не просто не нравятся, а вызывают негодование и приводят в бешенство. Думаю о том, как мне распределять время, как мне научиться его распределять. Если на выходных делать все задания на неделю, то в принципе можно растянуть испанский и латынь на несколько вечеров, и тогда я даже вполне могу успевать спать. И все равно я не понимаю, куда вписать античку.

Если отойти от обязательного. Вот я уже давно не писала. Я перестала писать повседневки не потому что я забываю, ленюсь, как раньше. Ничего подобного. Я просто не успеваю. И сегодняшняя ночь тому лучшее доказательство. Сегодня, вот сейчас, в электричке, я отдыхаю, даю разминку мозгу в абстрактные темы, которые только зачинаются на парах или в разговорах, но нет времени даже обдумать. Ведь я думаю «втекст». Нет, не только, но другие форматы мне уж точно некуда вписать. Одна из главных тем сейчас это появившийся на прошлой неделе предмет под названием «введение в православное вероучение», он же догматика. Для меня действительно введение в христианство изнутри. Странно себя чувствую, боясь сказать хоть слово. Размышлений очень много, но я не могу высказать их вслух, потому что они, вероятно, сочтутся еретическими. А я обдумываю максималистские фразы, пытаюсь понять, могу ли я вообще войти в христианскую церковь? И радуюсь, на самом деле, что в начале года я нажала на тормоза и не, ммм, как это сказать то, не стала воцерковленной. Потому что, к примеру, я никогда не смогу сказать, что гомосексуализм – это грех. Для меня это звучит дико. И пока что я в большей степени верующая разумом, а не душой. Я отношусь критически к тому, что слышу, и все четче понимаю, что я, все-таки, вне церкви. Хотя это не отменяет того факта, что с верующими мне комфортней и интересней. С атеистами невозможно в разговоре зайти дальше темы «есть или не есть», т.е. спора о том, что не может быть предметом споров. А мне интересны более тонкие материи. Мне интересно понять лучше, что он такое, что он для меня. Разобраться, что я чувствую, когда молюсь со всеми в универе, когда ношу крестик, когда крещусь, проходя мимо церкви рядом с домом каждое утро. Что это для меня? Уважение? Любовь? Показуха? Автоматизм? Очень многое становится яснее на богословских дисциплинах, но мне нужен хотя бы один собеседник, который бы верил, был бы воцерковлен, но при этом мыслил критически. Хоть один человек, пришедший к Богу самостоятельно, и не просто к совсем абстрактному Богу, а именно к Христианскому Богу. Единственный человек, который приходит мне на ум – это Негреев. И, пожалуй, я действительно попробую пообщаться с ним. Надо хотя бы попытаться. Потому что мои конспекты – это в основном мои размышления, мои вопросы, которые я не имею возможности задать ни преподавателю, ни другим студентам, поэтому задаю их сама себе. И правда, почему я раньше не додумалась поговорить с Негреевым? Уф, у меня просто не было времени на то, чтобы хоть немного об этом подумать.