из записок
Asein
И я кое-что поняла, что и улыбаться хочется, и плакать. О том, что мне действительно дорого, что мне нравится, что моё, вообще никому рассказывать нельзя. Никому. Никогда.
И я не знаю, сколько раз это должно повториться, чтобы я наконец поняла. Все светлое и чистое, что касается наружности, однажды становится дерьмом.
Asein
Меня за рукава хватают лишь дверные ручки.
Asein
Море качало сны детей, но мои иногда выбрасывало на берег, иначе отчего же ещё мне могло быть так холодно и непонятно, где я, и почему колыбельную мне напевает лунный ноготок.
Asein

О таких встречах пишут в книгах, их вспоминают и через десять, тридцать, шестьдесят лет, ненароком рассказывают людям в застывших очередях. Такие моменты называют переломными, когда пересечение с человеком ломает в тебе что-то старое, ограничивающее, что, наверное, мешало тебе расти и двигаться дальше, и тебе, как змейке, теперь нужно сбросить старую кожу, стать кем-то более сильным, смелым, решительным (если, конечно, твою кожу не сняли насильно, слишком тебе навредив).
И попробуй выкинуть из головы это имя. Некоторые вещи, всё-таки, ничем не выбить из человеческой памяти. Только смертью. А запомнит ли душа?

Asein
Почему-то мне всегда было страшно водить руками по твоему телу, пока ты спишь. Словно бы ты вдруг проснешься и зарычишь на меня, а я в страхе сбегу, забыв о существовании двери в нашей комнате, будто всегда здесь были лишь стены и открытое окно, с помощью которого мы пытались выгнать выкуренные тобой мысли. Ты так сердилась на мои страхи, изо дня в день заново убеждая, что никогда не покажешь мне острые зубы и когти, впивающиеся в несчастных, ненавистных тобой людей. Но раз вкусив твоё молчание, я вновь превращаюсь в запуганного кролика, которого тебе приходится выманивать и заново приручать.