всё-таки из меня вышел хороший человек. а плохой остался

Можно открыть карты - не смотря на то, что никого я не любила, замужем таки была. Хоть и не долго
Как только мне стукнуло 18, на свой день рождения, мы расписались. Союз музыканта и актрисы казался мне тогда настолько романтичным, что никаких сомнений в том, подходим ли мы друг другу, вообще не возникало.
Его звали Марк. Мы познакомились в небольшом баре на окраине города. Он курил, зажимал баре мизинцем и пел что-то на ломаном английском. Это было похоже на кадр из фильма, причем черно-белого, так много там было дыма.
Мы говорили друг другу много правды и, наверное, так же много лжи. Марк сразу предупредил, что женщины в его постели меняются каждый понедельник, что поэтому он не ненавидит понедельники и не собирается менять этот ход истории. И, как каждая повидавшая жизни дура, я влюбилась в надежду изменить "плохого парня", чтобы люди потом сказали: " вот как, понимаете, вышло! Гулял он и направо и налево, курил по три пачки в день, а потом в его жизни появилась она и парня как подменили. Вот это девушка, вот это любовь!" Это теперь мне подобное кажется смешным, а тогда это звучало как правда.
Мы поженились через 29 дней после знакомства. В джинсах. Под шоу маст гоу он. И прожили вместе счастливых две недели. И три недели несчастных. А потом разошлись.

Не столь страшно видеть ужасные вещи, сколько страшно привыкнуть к этому.

Главные истины, отделяющие меня от родителей в том, что деньги можно копить не только на новый шкаф, новые обои и еще одно пальто, но и на билеты в первый ряд большого театра или на самолет в жаркую Африканскую страну, где загар ложится ровным красным слоем даже на защищенную кожу, а дети совсем не похожи на детей наших соседей. В том, что ценность работы определяется не суммой зарплаты, а тем, какой след остается на тебе самом и тех, кто прикасается к результатам твоего труда. В том, что неважно, сколько человек тебя услышит: миллион, тысяча, сотня или всего один, гораздо страшнее не сказать то, для чего ты, возможно, рожден.
И, самое главное, в том, что мнение соседей совершенно не определяет того, как тебе надо жить и что менять, потому что ты сам должен быть у себя на первом месте.

Не поднимайте ничего с пола. Поднимайте пустые руки вверх, чтобы достать то, что вам действительно нужно.
Это, знаете, мне папа в детстве оставлял сладости на верхней полке, чтобы я поднимала стульчик ( тренировала руки), залезала на него, тянулась на носочках (тренировала ноги) и получала то, чего хочу, самостоятельно. Можно было, конечно, просто достать этот пакет с конфетами маминой гимнастической палкой, они бы упали на пол и мне оставалось их только поднять. Но это было нарушение правил. Это не имело бы никакого смысла в папиной системе.
Так вот, теперь у нас нет таких полок, для которых мне нужен стул. Но привычка карабкаться вверх осталась.

сегодня был у психотерапевта. кроме контрастного душа и физ. упражнений ( господи, храни бесплатную медицину), мне настоятельно рекомендовали подробно описать себя, потому что на приеме, по словам врача, я говорил слишком сумбурно.
начать с отца-садиста, который решил отомстить своему ребенку и жене за несчастное детство? или как я в судорожном полуобмороке названивал тетке, когда на моих руках умирал близкий человек, а мама не брала трубку? может вспомнить, как меня держали за недалекого дурачка в школе, потому что я съехал на тройки и обходились со мной снисходительно и горделиво? как вместо слов поддержки я слышал план по удачному подъему и менее удачному спуску с крыши? рассказать об отношениях, где кружилась только пыль и пустые слова? предательства друзей и развод на деньги? как я каждый год с тринадцати лет хоронил любимых и незаменимых?
сейчас людей в моей жизни не волнует ничего, кроме них самих, но они настойчиво требуют полной отдачи, брезгуя сказать мне хотя бы что-то приятное и воодушевляющее.
я сам себя поднял за шкирку из болота, собрал по оставшимся кускам.
меня обвиняли в нытье и жалобах, сейчас винят в закрытости и холодности.
корили за глупость и наивность, теперь мотают головой и причитают: "горе от ума".
ни у одного человека не зародилось и капли мыслей о титаническом труде, который я проделал, ни толики опаски за мое состояние, лишь животный импульс о моей пригодности, жалкая роль загадочного и сложного приятеля, так забавно размышляющего и корчащегося от непонятных ударов.
я был готов расплакаться от абсолютно дежурных вопросов, потому что даже их я не слышу в привычной жизни, от собственного бессилия и невозможности помочь банально себе, не говоря о других.
я переполнился, и разлагаюсь от пустоты и черствости.
так много " я " в этом сумбурном тексте, так мало меня самого где бы то ни было.

Узнав, что моя тетушка приготовила пиццу и шурпу, под видом сильно заскучавшей кузины примчалась к ним гости, как Соник, как только все укатили в магазин, оставив братишку один на один с этой пищей богов. Пока туда-сюда, выбирала тарелку и куски посытнее, разговорилась с кузэном. Он сидел и маялся над геометрией. Не то, чтобы я из себя представляла невъебезного знатока, или хоть какого-то знатока, но почему-то возьми да ляпни:" а ну, малый, дай тетка посмотрит. щас все решим". Тетка глянула и аж крякнула. Я, конечно, отдаю себе отчет в том, что мои знания по точным наукам и в школьные годы были далеки от идеала, но тут просто "помогите решить задачу за 7 класс, дочь тупая и я не лучше". Я даже не смогла как-либо идентифицировать условия задачи. Вообще. Вспомнила только, что из-за проблем с пространственным мышлением "вписаний в коло трикутник" на контрольных вызывал у меня ступор и в 11 классе.
И вот значит мы сидим, девятиклассник и дама с шурпой. Малой еще пытается думать, а я тупо жру.
Говорю, "малой, это наверное, просто какой-то новый материал в программе появился, я такого не учила. 100%"
Он мне: "Даша, программа с тех пор не менялась. Не пизди".
Тут я уже заготовила целую речь в свое оправдание, но.
Позвонил Лев Маркович, напрашивался ко мне похавать. Говорю, дома мыша висит в холодильнике, а я щас в гостях. Тут кормят, если геометрию шаришь.

Слушайте, никогда не думала, что голодный гуманитарий будет с такой скоростью и легкостью шлепать задачки по математике. Мы аж прозрели. Таки не наебывал, когда рассказывал, что учительница в свое время на него молилась и свечки в церкви ставила.
Или все дело в голоде.

Счастье требует усилий. Тот, кому тяжело в своем страдании, иногда даже не догадывается, каким потом и кровью заслужено счастье улыбающегося соседа.
Я свое счастье выгрызала кусок за куском несколько долгих лет. И теперь отчаянно охраняю эти куски.
Сдаться после первого неутешительного диагноза и жалеть себя до посинения - легко. Взять себя в руки, принять все "нельзя" и "надо", чтобы в конце концов выдохнуть на выходе из поликлиники и долгое время там больше не появляться - тяжело.
Разочароваться в мужчинах после того, как тебе разбил сердце один и ждать ответа всех подвоха - легко. Набраться терпения, смелости и силы, чтобы снова доверять, но быть более искусной и желанной, но по итогу получить ту детскую сказку о принцессе и принце - стоило большой душевной работы.
Принять, что какое-то ремесло тебе не дано и заняться чем-то, что подходит любому хоть слегка неглупому человеку - гораздо проще, чем сутками напролет долбиться всем телом в закрытую дверь, но рано или поздно почувствовать, как она поддалась и открылась, войти в нее и получить весь кайф от того, что оказался на своем желанном месте.
Принять несовершенство мира, осознать свою небезупречность и пожаловаться об этом хорошему другу - легко. Но иногда нужна огромная сила, чтобы увидеть что-то хорошее в самом сером дне, подарить какой-то свет сидящему рядом, сделать шаг навстречу и таки начать менять этот мир к лучшему.
Счастье требует усилий. Страдание требует слез. А чего требуешь ты?

Это был конец августа. Неоправданно холодный и ветреный, неожиданно звёздный и такой одинокий.

Я бродил по самому знаменитому бульвару в Берлине и старался отыскать знакомые лица: бездомным псом всматривался в чужие глаза и увязывался за случайными прохожими, пил слишком дорогой кофе и делился мелочью с уличным музыкантом, что на незнакомом языке рассказывал забавные истории. Я не платил за проезд в метро, терялся в узких улицах и прятался от слишком холодного ветра, из-за которого лишь сильнее ныли разбитые колени.

Это был конец августа. Слишком спокойный и пустой, беспричинно тоскливый и - почему-то - твой.

Я - глупец - отправлял тебе фотографии твоего дома, около которого топтался весь день, говорил с твоей голосовой почтой, прося вернуться, и запивал тоску немецким пивом, давясь четвертой по счету бутылкой. Впервые в жизни ездил на двухэтажной электричке, еле втиснувшись в мягкое кресло и прислонившись горячим лбом к холодному стеклу, за которым таял очередной бесполезный день, и каждый раз думал, что, открыв глаза, смогу увидеть тебя в толпе.

В аэропорту никто не махал мне рукой, никто не целовал моих холодных щек и никто не просил остаться. Я уезжал из города, в котором тебя никогда не было; видел людей, с которыми ты никогда не встречалась, и ночевал под окнами дома, в котором ты никогда жила.

Это был август. В кармане пальто я мял так и не отправленное письмо. Потому что в этом городе не было твоего почтового ящика.

Я впервые поцеловала своего будущего мужа и сотня людей смотрела на это в оба глаза. Была весна, пели птицы. Я пела вместе с ними.
Мы читали друг другу клятвы о вечной любви, по моей щеке котилась слеза, он утирал ее большим пальцем. Люди смотрели и умилялись.
Я готовила курицу на ужин, резала салат, сервировала наш маленький деревянный столик с большой трещиной. Он ел, я прикладывала его руку к своему сердцу. Люди смотрели и улыбались.
Мы танцевали в узком коридоре вальс, развешивали совместные фото на обшарпанных стенах и поливали цветы. Люди смотрели и скучали.
А потом прогремела сирена. Началась война. А потом я спала одна. По вечерам шила себе платье из белой скатерти. Вернется милый - а я красивая. Дошила. Наряжалась вечерами и ждала. Люди смотрели и жалели.
А однажды в мой дом ворвались. Издевались на своем чужом языке. Били меня и сервизы свадебные. На колени поставили, заставили руки целовать. Платье мое разорвали. Выгнали так из дома. Из нашего дома. Я плакала. Люди не хотели смотреть.
Обидчики пир устроили в нашем доме. Ели, пили, танцевали. Был ноябрь. Я не чувствовала ног от холода. Враги уснули на наших простынях. Прокралась, заперла замки, вставила ставни в окна. Подожгла соломенную крышу в трех местах. Наш дом сгорел. Двери так и не открылись. Я грелась возле этого огня. Люди аплодировали и звали на бис.
Но опустились кулисы. Актерам пора по домам.