По привычке она смотрела в окно — долгое мгновение увядающая синева вечернего неба отражалась в её стеклянных глазах. Никто не увидит этой минуты, когда становится невыносимо холодно и тело бьёт мелкая дрожь; когда небо плывёт по потолку, а чистые, как лёд, лазурные тени лезут на стены, разрастаясь и на своём пути очищая предметы от какого-либо смысла; когда невидимый гигантский колпак сковывает многогранность мысли и все внимание сбивается в одну точку на рисунке голубых обоев комнаты; когда становится трудно дышать, но мышцы слабого напряженного тела продолжают передвигать её по периметру комнаты, от окна до двери, от двери до второго окна; и точно червь какой ей в сердце пробрался, что некто пребывает позади неё и с поразительной точностью повторяет её редкие движения, она судорожно дышит, царапая запястья рук — тогда обличает себя то, о чём речи никогда быть не может, но оно есть — её королевское тёмносинее, меланхолическое лазурное и холодное голубое, пугающее небесное и попросту мучительно мельтещащее синее безумие.
Безумие настигало её волнообразно, мелкими иголками вонзалось в разум, разбивая на миллионы острых осколков. Из многочисленных ран сочилась кровь, глаза не переставали наполняться солёной влагой — она стекала одинокой алой слезой по впалой бледной щеке.